Гай Бёрджесс (1911—1963), он же «Медхен», «Пауль», «Хикс»

В 1979 году в интервью газете «Таймс» Энтони Блант сказал: «Гай Бёрджесс был одним из умнейших людей, каких мне приходилось встречать. Однако совершенно верно и то, что он иногда действовал людям на нервы». Утверждение, что «иногда действовал», звучит более чем мягко: из всей Кембриджской пятёрки Бёрджесс, пожалуй, получил наиболее скандальную известность, имя его окружено всевозможными легендами и сплетнями.

Следуя семейной традиции, Гай Бёрджесс должен был бы служить в рядах Королевского флота — буквально все его предки из поколения в поколение становились адмиралами. Вот и отец Гая, офицер флота, доблестно воевал против Германии в Первую мировую войну и дослужился до чина вице-адмирала. Так что можно сказать с уверенностью, что Бёрджессу-младшему заранее были уготованы золотые адмиральские погоны с изображением короны Его Величества. А потому, успешно начав учёбу в привилегированном Итоне, юный Бёрджесс буквально через год перешёл в Дартмутский военно-морской колледж. Он и здесь учился великолепно, учёба давалась ему легко.

Однако вскоре Гай решил уйти из колледжа, заявив родителям ни много ни мало: «Слишком большая честь для королевского флота — заполучить к себе Гая Бёрджесса». Так в его жизни произошла резкая смена курса, и он возвратился в Итон, где взялся за науку с ещё бо́льшим рвением, а в результате за успехи в изучении истории был удостоен престижной премии Уильяма Гладстона.

В 1930 году, окончив школу, Бёрджесс стипендиатом поступил в знаменитый Тринити-колледж Кембриджского университета, где преподаватели сразу отметили у него задатки учёного-исследователя. В 1932 году он получил высшую оценку по истории, и казалось, молодой человек наконец-то определился с выбором жизненного пути.

Но так только казалось. В те годы многие молодые люди всерьёз изучали марксизм, и Бёрджесс стал членом подпольной коммунистической группы. Прежде чем прийти к такому решению, он прочёл огромное количество теоретических трудов не только классиков марксизма-ленинизма, но и многих иных мыслителей как современности, так и прошлого. В разговорах и спорах Бёрджесс нередко обращался к Марксу, с лёгкостью приводил по памяти его цитаты.

Полученные знания и критическое отношение к происходящему в обществе — не будем забывать, что это были времена Великой депрессии, которая затронула не только США, но и страны Европы, — и подвигли его на разрыв с правящим классом, на нарочитое отмежевание от пресловутого «буржуазного мировоззрения» и образа жизни. Уже на третьем курсе он участвовал в студенческой забастовке в пользу обслуживающего персонала Тринити-колледжа. И забастовка закончилась победой трудящихся. Потом Гай организовывал митинги и забастовки водителей городских автобусов и уборщиков улиц и сам принимал в них участие.

При этом его отличала ещё и яркая «богемность»: ему всегда нравились компании, он лихо вращался в самых разных кругах британского общества, легко и быстро сходился с людьми, имел множество приятелей и знакомых — окружающих привлекали его обаяние, остроумие и высокий культурный уровень.

В 1934 году Гай Бёрджесс побывал сначала в Германии, а затем поехал в Советский Союз, желая, как он говорил, «своими глазами увидеть разницу двух систем, двух государственных устройств — советского и фашистского». Как раз в это время, 30 июня 1934 года, в Германии произошла «ночь длинных ножей», когда эсэсовцы в борьбе за власть уничтожали недавних своих соратников — штурмовиков SA. Фашизм предстал перед Гаем в самом радикальном на тот момент обличии.

В СССР же небольшой группе британских студентов, в которую входил Бёрджесс, дали возможность пообщаться с самыми интересными людьми. В Ленинграде с ними встретились член западного бюро Коминтерна Иосиф Пятницкий и тогдашний теоретик партии Николай Бухарин, который имел с гостями продолжительный разговор о том, что только коммунисты могут реально противостоять фашизму.

Побывав в Ленинграде и Москве, молодые представители британского истэблишмента не выразили большого восторга от того, как живут люди в стране победившего пролетариата. Однако выбор Бёрджесса в пользу СССР был осознан и однозначен: свою жизнь он решил посвятить борьбе с фашизмом.

В поле зрения советской разведки Гай попал у себя на родине с лёгкой руки своих друзей — Кима Филби и Дональда Маклейна. Филби и Маклейн характеризовали Бёрджесса как «очень способного и авантюрного малого, могущего проникнуть всюду».

Итак, в январе 1935 года Гай познакомился со «Стефаном», он же Арнольд Дейч, и принял его предложение о сотрудничестве. Бёрджессу был присвоен оперативный псевдоним «Медхен» (затем он был также и «Паулем», и «Хиксом»).

По окончании Кембриджа Гай обосновался в Лондоне и стал советником по финансовым делам матери Виктора Ротшильда, товарища Бёрджесса по Тринити-колледжу. Затем занял должность парламентского ассистента у молодого и крайне правого парламентария Джека Макнамары, члена Общества англо-германской дружбы. В результате он сумел существенно расширить круг знакомств, обзавёлся весьма серьёзными связями в различных слоях высшего общества Великобритании.

В октябре 1936 года Бёрджесс поступил на работу в Британскую радиовещательную корпорацию — ту самую Би-би-си, которая продолжает вещать и сегодня. Для работы на радио выпускник Кембриджа имел все необходимые журналистские качества: широчайший кругозор, коммуникабельность, умение устанавливать знакомства и получать от людей информацию.

Как известно, наличие подобных навыков и личных качеств очень ценно не только для журналиста, но и для разведчика. На радио Бёрджесс в основном занимался вопросами внутренней политики, вёл ставшую вскоре популярной программу «Неделя в Вестминстере». Совсем не случайно в его передачах всё чаще появлялись «выходцы из спецслужб» или даже имевшие к таковым непосредственное отношение.

В соответствии с общительным характером Бёрджесса и, как отметил Дейч в его психологическом портрете, удивительной способностью «легко завязывать знакомства» Гаю была определена роль «наводчика и вербовщика». Можно сказать, что в разведке она наиболее трудная и опасная — всего один «подход» не к тому человеку был чреват «расшифровкой» со всеми непредсказуемыми, но весьма печальными последствиями.

Конечно, идея руководителей лондонской резидентуры о вербовке «перспективных» студентов Кембриджа и Оксфорда нашла у Бёрджесса не только полное понимание, но и горячую поддержку, так что Гай сразу же стал «продвигать» её в двух направлениях — теоретическом и практическом.

Как теоретик он даже подготовил соответствующий доклад для иностранного отдела НКВД.

Как практик Бёрджесс сразу же оценил своё ближайшее окружение на предмет дальнейшего применения. Неудивительно, что первым объектом его интереса стал Энтони Блант — ближайший друг, рафинированный аристократ, который в то время уже преподавал историю искусств в Тринити-колледже. В ноябре 1937 года Гай познакомил его с Арнольдом Дейчем. Взаимопонимание было найдено, и, соответственно, все вопросы успешно решены.

Общался Гай Бёрджесс и с Джоном Кернкроссом, человеком совершенно иного склада и происхождения, упрямо шагавшим вверх по социальной лестнице. Но в том, что Кернкросс стал пятым в знаменитой Кембриджской пятёрке, есть немалая заслуга Гая, как и Энтони Бланта.

Для журналистской работы Бёрджесса в качестве ведущего программ Би-би-си был характерен целенаправленный подбор спикеров: в общем многообразии обязательно присутствовали известные и влиятельные лица, которые высказывали мнения в русле, выгодном для внешней политики СССР. У нас, правда, нет пока документальных подтверждений того, что это делалось по указанию советских кураторов агента. Но общая оценка работы Бёрджесса свидетельствует о том, что он, быстро схватывая задачи, смело дополнял полученные от кураторов «вводные» собственными инициативами, талантливыми и зачастую успешными.

Наиболее интересен в этой связи эпизод с Уинстоном Черчиллем, который произошёл в начале октября 1938 года, сразу после подписания Мюнхенских соглашений. Зная о том, что этот влиятельнейший представитель Консервативной партии Великобритании, который в тот момент выступал в роли заднескамеечника в Палате общин британского парламента, решительно не согласен с курсом правительства Невилла Чемберлена на умиротворение Гитлера, Бёрджесс пригласил Черчилля в эфир.

В ходе предварительной встречи в имении Черчилля Чартуэлл 27-летний агент советской разведки настолько аргументированно убеждал выдающегося государственного деятеля «употребить все своё красноречие для разрешения создавшегося кризиса», что растроганный Черчилль подарил ему собственноручно подписанную копию своей книги 'Arms and the Covenant'. После ухода Бёрджесса он бросил своему окружению: «Почему среди молодых английских политиков так мало людей, похожих на Гая Бёрджесса — молодых ребят, на суждения которых можно положиться!».

Увы, но передача с участием Черчилля в эфир не вышла. В этой связи отметим, что действия Бёрджесса по подбору гостей для своих радиопрограмм нередко встречали противодействие со стороны руководства Би-би-си, которое, несмотря на свою широко декларируемую независимость, опасалось выступать против курса правительства Чемберлена. Гай считал, что именно в этом заключалась истинная причина срыва эфира с Черчиллем. После того как в ноябре 1938 года под давлением канцелярии премьер-министра сорвалась передача ещё с одним его гостем, Бёрджесс по собственной инициативе уволился с Би-би-си.

Уже будучи режиссёром-постановщиком радиопередач на Би-би-си, Бёрджесс был привлечён к работе на британскую разведку МИ-6 в качестве доверенного информатора. С 1938 года рекрутировавший его офицер МИ-6 Дэвид Футман стал регулярно давать Гаю разведывательные поручения политического характера. Наиболее интересным с точки зрения предмета этой статьи является то обстоятельство, что советский агент Бёрджесс стал… доверенным лицом и даже курьером британской разведки в вопросе обмена секретными посланиями между английским премьером Чемберленом и французским премьером Эдуардом Даладье.

Отметим, что первой Бёрджесс присягнул советской разведке, и только потом, согласно поручению из Москвы, вступил в ряды МИ-6.

Тем временем в своих письмах руководители Великобритании и Франции обговаривали планы умиротворения германских нацистов за счёт сдачи им Чехословакии, что имело целью открыть путь к агрессии Гитлера на Восток. Получая письма премьер-министра Даладье от его доверенного человека, Бёрджесс относил их к Чемберлену в гостиницу «Сент-Эрмин», где МИ-6 снимала номер для своих нужд. Там послания французского премьера фотографировали, а Гай переводил их с французского языка. Отметим, что память у Гая была отменная, поэтому Москва была самым подробным образом информирована обо всех нюансах выработки британо-французской позиции в канун мюнхенской встречи.

Выступления Бёрджесса в эфире, его контакты со многими «нужными людьми» привлекли к нему внимание британской разведки, так что подготовленная Москвой ловушка сработала: в 1939 году первым из всей пятёрки Гай был принят на работу в СИС в качестве агента, с испытательным сроком. Вскоре Бёрджессу было определено постоянное место в секретной разведывательно-диверсионной службе британской разведки — секции Д (диверсии). Основными его задачами было осуществление дезинформации и проведение мероприятий с целью воздействия на различные политические события.

Первое задание, которое ему довелось выполнять, имело целью раскол еврейского движения в Палестине. Затем, после совместной работы с секцией по Германии, Бёрджесс смог сообщить в Москву свою оценку позиции англичан:

«Основная политика — работать с Германией во что бы то ни стало и, в конце концов, против СССР. Но эту политику нельзя проводить непосредственно, нужно всячески маневрировать. Главное препятствие — невозможность проводить эту политику в контакте с Гитлером и существующим строем в Германии… Наша цель — не сопротивляться германской экспансии на Восток».

Бёрджесс охотно выполнял задания Москвы — в том числе действовал в качестве курьера и связника, когда в работе лондонской резидентуры наступил вынужденный перерыв, и периодически выезжал во Францию.

Важно помнить и то обстоятельство, что именно Бёрджесс способствовал появлению в СИС летом 1940 года Кима Филби: сначала рекомендовал руководству МИ-6 принять на службу «друга Кима», а затем «помог определить» его в подсекцию ДУ в качестве своего помощника.

«Детище» Гая — разведывательно-диверсионная школа — через некоторое время подверглась жёсткой реорганизации, и большинство её руководителей были уволены. «Жертвой бюрократической интриги», как он считал, пал и сам Бёрджесс, в результате чего Ким Филби остался в этой школе в одиночестве. Вероятно, «интрига» была вызвана личными качествами Гая, для которого такие понятия, как дисциплина и субординация, всегда оставались пустым звуком.

Зато вскоре он нашёл желанное убежище в министерстве информации, хотя, конечно, и после этого его связь со спецслужбами не прекратилась. Теперь он завязал контакты с контрразведкой МИ-5 и по её заданию осуществлял оперативное обеспечение находящихся в Лондоне «правительств в изгнании» оккупированных гитлеровцами европейских стран. В частности, определял среди них германскую агентуру, подыскивал людей, настроенных на сотрудничество с британскими спецслужбами. Понятно, что получаемая информация передавалась им не только в британскую контрразведку, но и уходила в Москву.

В начале 1941 года Бёрджесс возвратился на Би-би-си, где его старый друг по Кембриджу Джордж Барнс руководил «дискуссионным клубом», и активно включился в журналистскую работу.

Следует отметить, что с руководством советской разведки у Бёрджесса не всегда складывались нормальные отношения. Некоторые товарищи в Москве всерьёз полагали, что Гая им подставили британские спецслужбы, и призывали не очень-то доверять его информации. К примеру, Борис Крешин, работавший в Центре в конце 1930-х годов, был очень встревожен, когда Гай попросил оформить ему на случай провала британский паспорт на чужое имя. Непонятно почему, но из этого был сделан вывод, что Бёрджесс «являлся и является агентом СИС». Свою точку зрения Крешин сменил, лишь когда сам оказался в Лондоне в качестве резидента и смог увидеть и оценить всё происходящее изнутри. Так что постепенно во взаимоотношениях Бёрджесса и Центра всё встало на свои места.

Тот же Крешин, поработав в Лондоне с Кембриджской пятёркой, так отражал противоречия глубокой и целеустремлённой, но весьма творческой натуры Гая:

«Наиболее трудная задача для каждого из нас — это дать характеристику „Медхен“. Перед тем как я приехал сюда и перед тем как с ним связался, у меня было определённое предубеждение, как у каждого из нас, кто знает его только по материалам, но не лично. „Медхен“ произвёл на меня гораздо лучшее впечатление, чем-то, которое я почерпнул из материалов и характеристик дома. Отличительная черта у него, по сравнению с другими агентами, которых я встречаю, — это богемщина в самом неприглядном виде. Он молодой, интересный, достаточно умный, культурный, любознательный, проницательный человек, очень много читает и много знает. Но наряду с этими качествами он неряшлив, ходит грязный, много пьёт и ведёт так называемую „жизнь золотой молодёжи“. Политически и теоретически он сильно подкован, в беседах приводит цитаты из Маркса, Ленина, Сталина…».

В своём докладе Крешин описал случай, как однажды он попросил Бёрджесса передать Бланту переснятые резидентурой секретные документы: «Он сильно перепугался, покраснел, волновался и был как бы не в себе, чуть ли не дрожал. Мне пришлось его успокаивать и сказать, что я не ожидал от него такой трусости. Этот случай очень характерен с психологической стороны. Если бы он был провокатором, то ему абсолютно нечего было бы бояться».

Зато один раз Крешин наблюдал поведение Бёрджесса в случае реальной опасности. Во время очередной агентурной встречи, когда Гай должен был передать своему куратору целый портфель секретных документов МИДа, предназначенных для пересъёмки, их остановил на тёмной улице полицейский, поинтересовавшийся, что это они несут. Гай совершенно спокойно предъявил свои документы и открыл портфель, так что у полицейского не возникло ни тени сомнения в том, что он имел право носить такие бумаги, и личностью второго господина «бобби» интересоваться не стал.

На следующей встрече Бёрджесс объяснил возникшую ситуацию. Оказалось, искали квартирных взломщиков и предположили, что в портфеле двух одиноких мужчин может быть «джентльменский набор» из «фомки» и отмычек. Но главное, Гай выяснил, что о подобных проверках никто никуда не сообщает.

В беседе с другим оперработником, который поддерживал связь с Гаем, Юрием Модиным, Крешин как-то сказал без всяких сомнений: «Бёрджесс предан нам всей душой и настолько связал себя с делом служения мировой революции, что с радостью отдал бы жизнь ради её успеха!».

Гай убеждённо верил в мировую революцию и видел в Советском Союзе её форпост. Иных вариантов развития будущей истории человечества он просто не предполагал.

Став известным и влиятельным журналистом, Бёрджесс получил доступ во многие правительственные учреждения, связанные с вопросами обороны и безопасности. Соответственно, его собеседниками становились весьма осведомлённые люди, а потому он без особых проблем получал многие совершенно секретные сведения. В числе контактов Гая был, например, Денис Проктор, личный секретарь Стэнли Болдуина, влиятельного политического деятеля, трижды становившегося премьер-министром Великобритании. От него Бёрджесс получал информацию о секретных переговорах между Рузвельтом и Черчиллем, которые проходили в 1943 году сначала в Касабланке, а потом в Канаде, за спиной руководства СССР. На этих переговорах, в частности, обсуждались сроки и планы открытия Второго фронта в Европе, которые существенно отличались от обещанных советскому союзнику.

Весной 1944 года Дональд Маклейн, продолжая продвигаться по дипломатической карьерной лестнице, уехал в Вашингтон на должность первого секретаря британского посольства. Но в результате советская разведка лишилась самого важного источника в британском МИДе. В Центре было решено, что заменить Маклейна сможет только Бёрджесс.

Гай получил согласие руководства Би-би-си на переход в Форин-офис, как традиционно именуется МИД Великобритании, и 3 июня 1944 года уже приступил к работе в новом качестве. Начинать пришлось с пресс-отдела МИДа, где официального допуска к реальным секретам, разумеется, не было. Более года лондонская резидентура получала от Бёрджесса минимальную информацию, но это беспокойства не вызывало: кураторы терпеливо ждали, пока Гай выйдет на необходимые позиции.

Именно в то время, когда Бёрджесс начинал работу в министерстве, Центр принял решение о новых задачах в разведывательной работе в Британии — уже на послевоенный этап. Хотя до Фултонской речи Черчилля в марте 1946 года было ещё далеко, противоречия между союзниками были очевидными и с окончанием войны могли только углубиться, вернувшись к предвоенному противостоянию. Поэтому, как указывалось в документе, «первейшей задачей резидентуры будет работа по добыванию информации, которая касалась внутренней и внешней политики Британии и США, в первую очередь политики этих стран в отношении к СССР».

В этом письме были и строки, которые непосредственно касались Бёрджесса, так как он был назван самым продуктивным источником лондонской резидентуры. Рекомендовалось «всячески оберегать его и направить на получение таких документов, которые бы характеризовали кардинальную линию англичан в тех или иных вопросах внешней политики как самой Англии, так и других главнейших стран».

После войны именно Бёрджесс становится самым ценным после Филби источником советской разведки в Британии.

Бёрджессу приходилось также выполнять обязанности связника — в общем, постоянно «ходить по лезвию». Известен, например, случай, когда после встречи Бёрджесса с советским резидентом чемодан чекиста вдруг раскрылся и по всему бару разлетелись совершенно секретные документы Форин-офиса, переданные ему Гаем для фотографирования! По счастью, с помощью любезных английских джентльменов, которые традиционно не лезут в чужие дела и не заглядывают в чужие бумаги, он сумел собрать всё до последнего листочка… Глупейшего провала удалось избежать.

Вскоре приход Бёрджесса в Форин-офис принёс желаемые результаты. В 1946 году он стал личным помощником государственного министра в британском МИДе, Гектора Макнейла (это был как бы второй министр, назначенный лейбористами в помощь Эрнсту Бевину, так называемому государственному секретарю по иностранным делам — то есть первому министру). Фактически это назначение открывало ему доступ ко всей секретной информации Форин-офиса. О таких возможностях разведчику можно было только мечтать! Тем более что Макнейл по достоинству оценил способности своего секретаря и постарался максимально их использовать, поручая ему подготовку буквально всех наиболее важных документов. Гай Бёрджесс безропотно и добросовестно выполнял все поручения шефа. Стоит ли удивляться, что подготовленные им бумаги оказывались в Москве несколько раньше, нежели ложились на стол британскому министру иностранных дел или премьеру?..

При этом Бёрджесс не просто подбирал документы с грифом «секретно» для передачи в резидентуру, что мог бы сделать и завербованный простой секретарь, но чётко определял значимость той или иной информации, а потому указывал своим кураторам последовательность и категорию срочности передачи в Центр добытых им материалов. Нередко он самолично делал аннотации на передаваемые документы, за что сотрудники резидентуры были ему очень и очень благодарны.

После того как Бёрджесс уже отработал два года в качестве личного помощника государственного министра, руководство Форин-офиса предложило ему перейти в азиатский отдел, который в то время становился одним из важнейших подразделений британского МИДа — прежде всего в связи с событиями в Китае, где полыхала гражданская война. Понятно, что информация по этому региону представляла особую важность и для Советского Союза, который ещё с 1930-х годов оказывал китайским коммунистам военную помощь. Интересно, что, как сообщал Бёрджесс, англичане предвидели возможность охлаждения советско-китайских отношений в будущем. Но к этому предупреждению у нас, очевидно, не слишком прислушались.

В 1950 году Гай Бёрджесс получил очередное повышение — занял должность второго секретаря посольства Великобритании в Вашингтоне. Назначение весьма престижное, однако всем было известно, что к Соединённым Штатам Гай относился очень неприязненно и постоянно критиковал американскую политику.

Буквально первым, с кем встретился Бёрджесс на американской земле, был Ким Филби, в доме которого он временно поселился. Пожалуй, это была серьёзнейшая и единственная ошибка, которую допустили Филби и Бёрджесс. Вскоре Гай оказался на грани провала и вынужден был бежать в Советский Союз.

О том, что Москва ему не понравилась, Бёрджесс сказал ещё после своей поездки в советскую столицу в середине 1930-х годов, а потому, когда в своё время обсуждался вариант «вывода» его туда в случае провала, Гай откровенно говорил сотрудникам резидентуры, что подобная перспектива его совсем не устраивает. Впрочем, как истый англичанин, он вообще не мыслил для себя жизни нигде, кроме как на своём острове.

По прибытии в 1951 году в СССР он вместе с Дональдом Маклейном поначалу жил в Куйбышеве, как именовалась тогда Самара, и только затем перебрался в Москву. Дела для себя он здесь не нашёл — разве что руководство советской внешней разведки периодически привлекало его для консультаций по различным вопросам. После активной жизни, которую он вёл у себя на родине и за её пределами, этого было крайне мало.

Подобная неприкаянность, ностальгия и прогрессирующая болезнь очень быстро «сожгли» этого незаурядного и противоречивого человека: Гай Бёрджесс умер в Москве в 1963 году, когда ему было всего только 52 года. В соответствии с завещанием он был кремирован, а урна с его прахом, по просьбе родственников, отправлена в Англию.